Изучение родного края на уроках литературы посредством фольклора.

Копилка фольклорных традиций Урала.

Наивно думать, что деревенские дети впитывают фольклор с "молоком матери", казалось бы, более близкие, чем городские, к природным истокам, дети почти не интересуются произведениями УНТ.
Программа по литературе в 5-7-х классах предполагает изучение УНТ, что включает интересный исследовательский материал о пословицах, поговорках, небылицах, загадках, сказках, колыбельных песнях, закличках, однако таких уроков очень мало. Для реализации нового стандарта образования ФГОС считаю целесообразным включение в программу по литературе дополнительных уроков по изучению фольклора Урала. Возможно, это будут и уроки по речи и культуре общения, либо внеклассные занятия по НРК. Дети становятся собирателями народных традиций своей семьи, что, бесспорно, способствует формированию познавательной активности школьников и сближению родительского сообщества, а как следствие, служит укреплению семейных уз. Ребята получают творческие задания, расспрашивают родных, бабушек, дедушек, старших братьев и сестёр, других родственников, какие пословицы и поговорки они знают. Затем в домашнем кругу дети и родители оформляют свои работы, у кого-то они уместятся на листочке - «Пословицы и поговорки моей семьи», у кого-то получится маленькая рукодельная книжка-малышка «Фольклор в моей семье» или «Сборник пословиц и поговорок, употребляемых в нашем доме». Как правило, такая совместная работа взрослых и детей очень привлекает учащихся, ребята с удовольствием выступают перед классным коллективом, не испытывают дискомфорта (даже слабоуспевающие), получают высокие оценки и оформляют выставку в уголке читателя, рассказывают о своих успехах друзьям. В 19-м веке произведения УНТ записывали известные писатели, учёные, фольклористы и этнографы.

К ИСТОРИИ И МЕТОДИКЕ СОБИРАНИЯ ПРЕДАНИЙ

I.

При исследовании история любого фольклорного жанра встает в качестве первоочередного вопрос об источниках, их научной достоверности.

Тщательное изучение источниковедческой базы диктуется спецификой фольклорного материала и сложностью его собирания и публикации. Тексты произведений собирались и публиковались в разное время, разными людьми, с различными целями. Следствием этого является необыкновенная пестрота материала, научный потенциал которого неодинаков. Наряду с точными записями встречаются полуфольклорные-полусфальсифицированные материалы, есть и прямые фальсификации, что закономерно выдвигает на первый план понятие «степень научной достоверности» источника, произведения.

Выяснение степени научной достоверности текстов - обязательный и весьма ответственный этап исследования-требует определенного объективного критерия оценки. Выработка такого критерия для каждого жанра - еще не вполне решенная в советской фольклористике задача. Проблемы фольклористической текстологии в историко-фольклористическом и эдиционном аспектах систематически рассматриваются на страницах фольклорных из­даний примерно с середины 50-х гг.. К настоящему времени достаточно четко «выяснено, что научная достоверность теистов обусловлена комплексом обстоятельств, среди которых существенную роль играют приемы собирания и записи произведений, подготовки текстов к печати, цели и задачи публикации, принципы издания. Фольклорные публикации последних лет убеждают в актуальности этой проблемы, так как фольклорная практика (как издательская, так и исследовательская) расходится с теми рекомендациями, которые содержатся в трудах по вопросам текстологии и которые, казалось бы, приняты советскими фольклористами. Эти обстоятельства делают необходимым выяснение приемов и методов собирательской работы в отдельных жанрах.

II.

В дооктябрьской фольклористике не велось специального собирания и изучения преданий. Отсутствует название этого жанра в видовой классификации русского фольклора в учебных пособиях. Не выделен жанр предания из «рассказов разного содержания» в программе 1917 г. для собирания произведений народной словесности. Советской фольклористике пришлось прокладывать методико-методологические пути собирания и изучения преданий, отбирая лучшее из собирательской методики дореволюционного времени.

От передовой дооктябрьской фольклористики советская наука унаследовала комплекс методических правил и приемов, проверенных на обширном практическом опыте: требование точности и полноты записи и в этих целях повторного прослушивания произведения; обстоятельной документации записанного произведения; внимания к личности сказителя (певца, сказочника и т. п.); записи его биографии; бережного отношения к исполнительству как творческому акту; записи вариантов.

Если в XIX в. в науке о фольклоре еще не было твердого сознания необходимости точной записи (этому требованию отвечали лишь отдельные сборники, например, «Онежские былины» А. Ф. Гильфердинга), то к 1917 г. это требование сформировалось как основное. Оно опиралось на собирательскую практику фольклористов начала XX в. - братьев Ю. М. и Б. М. Соколовых, Н. Е. Ончукова, Д. К. Зеленина и вошло в программы для собирания. Специальный раздел (Б) программы.предусматривает запись «рассказов разного содержания». Термина «предание» нет, раздел в жанровом отношении не дифференцирован, включает и воспоми­нания и сказки (пункт 26), но в подробное перечисление тематики входит тематика преданий: «...о разных народах... о местах, где скрыты клады... исторического содержания: о царях, героях, общественных деятелях... о прежних войнах, о политических событиях... воспоминания о прошлом, о крепостном праве».

Раздет «Б» содержит рекомендации, выполнение которых даст собирателю-исследователю материал об отношении народа к рассказываемому, о «внутренней обстановке» (Н. А. Добролюбов) исполнения, об условиях бытования и возможных источниках рассказов: «...Указать, как относится рассказчик к тому, что он рассказывает, как относятся слушатели... Какие обстоятельства располагают к рассказыванию... Какие книги и картины находятся в обращении в данной местности».

В 1921 г. состоялась Всероссийская конференция научных обществ по изучению местного края с докладом Ю. М. Соколова «Материалы по народной словесности в общем масштабе, краеведных работ». Были определены задачи собирания и изучения фольклора: «В первую голову собрать исчезающий материал уходящего прошлого, изучать влияние войны и революции на быт населения». Докладчик обратил внимание на то, что «почти исключительный интерес к «археологической» стороне устной поэзии, господствовавший в науке до последнего времени, затемнял ценность ее как живого голоса крестьянства о самом себе в наши дни». Конференция призвала к собиранию народных песен, частушек, легенд современности, чтобы будущие историки революции «имели бы больший материал о сменявшихся настроениях мате в том или другом крае». Эти правильные теоретические установки дополнялись методическими советами записи фольклорных произведений. В качестве основных, совершенно необходимых требований выдвигались точность и полнота записи, четкая и обстоятельная документация фольклорных текстов, внимание к личности певца, сказочника.

Направляй фольклористов на собирание «в массовом масштабе» материалов, отражающих современность, Ю. М. Соколов выдвинул задачу - систематическое их издание в научных целях. При этом требование научной достоверности выдвигалось в качестве основного и играло роль критерия при оценке публикаций. Примером может служить оценка книги С. Федорченко «Народ на войне». В 1921 г. Ю. М. Соколов, отмечая, что в книге собраны «легенды, сказания и просто разговоры», что «материал говорит здесь сам за себя», в то же время очень сомневался в научной достоверности материала, не паспортизованного, с очевидными признаками стилевой обработки: «Федорченко преследовала не научную цель, а литературную». Позднее, в предисловии к книге «Революция» и во время дискуссии о книге «Устные рассказы о Ленине» Ю. М. Соколов более резко скажет о книге С. Федорченко как о фальсификации фольклора: «Главный грех Софьи Федорченко заключается в том, что она выдала свою собственную литературную стилизацию «под народ», в художественном плане допустимую, за подлинный документ, вводя в заблуждение широкие массы читателей, веривших ей на слово. Не думаю, что автор ничего не почерпнул из того, что слышал в солдатской массе на войне, но все слышанное и узнанное преподнес читателю в своей переработке, тщательно при этом ее маскируя». Через несколько лет при обсуждении доклада С. Мирера и В. Боровика «Рабочие сказы о Ленине» книга С. Федорченко фигурировала как отрицательный пример: «...нужно избегать того, что сделала С. Федорченко. У нее получилась спекуляция на том, что это подлинный фольклор». Таким образом, критерий научной достоверности публикуемых материалов несказочной прозы занял свое место в советской фольклористике с первых лет ее развития. Уточнение оценки от 20-х к 30-м гг. в сторону выявления научной несостоятельности книги показывает рост и формирование теоретических основ науки о фольклоре. По мере того как оформлялись методико-методологические принципы, оценки становились строже и научно требовательнее.

Твердое сознание необходимости точных, документированных записей имело место в 20-е гг. не только в установочных докладах ведущих советских фольклористов и в критических оценках публикаций, но и в программах и методических пособиях по собиранию фольклорных произведений. При этом следует заметить, что методика записи жанров несказочной прозы - преданий, легенд - в пособиях тех лет не разработана. Некоторое исключение составляет лишь пособие М. Азадовского «Беседы собирателя», высоко оцененное Ю. М. и Б. М. Соколовыми. Говоря о пробелах в собирании сибирского фольклора, М. Азадозский упоминает «местные предания», имеющие «особый интерес», подчеркивает необходимость их скорейшей записи и указывает тематику: о Радищеве, о Чернышевском, о декабристах, о знаменитом начальнике каторги в Забайкалье - Разгильдееве, а также о событиях гражданской войны и социалистического строительства. Рекомендаций о записи преданий М. Азадсвский не дает, но советы его о собирании фольклорных произведений всех жанров, несомненно, распространяются и на предания: бережнее отношение к тексту, или, еще точнее, к слову и звуку, чтобы избежать характерных для собирателей стремлений: «обнародить» текст или «облитературить». «Научная запись - запись слово в слово», обязательное снабжение каждой записи научным паспортом.

Критерий научно достоверной записи оформлялся в фольклористике 20-х гг. как с помощью утверждения проверенных в собирательской работе приемов и методов, так и разоблачения ненаучных записей. Б. и Ю. Соколовы следующим образом делают это в своем методическом пособии 1926 г.: «Ненаучная запись характеризуется наличием переделок собирателем, изменением и исправлением текста на свой вкус. Большим злом является в любительских записях стремление к нарочитой стилизации «под народ», отчего устное произведение, перегруженное форма ми и оборотами «народного стиля» в таком неумеренном количестве и такой комбинации, выдает с головой всю его искусственность».

Научна та запись, которая точно закрепляет устный рассказ информатора, полно документирована и не подвергнута обработке собирателем. Недопустимы никакие изменения и исправления. Фольклорные произведения должны записываться и публиковаться в их точной форме. Составление сводных текстов антинаучно.

Методико-методологический спор возник в первой половине 30-х гг. вокруг книги С. Мирера и В. Боровика «Рассказы рабочих о Ленине». Уже первая книга этих собирателей и составителей «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о гражданской войне» собиралась и составлялась таким способом, который не мог обеспечить научную достоверность текстов.

И. Рабинович подает как достижения С. Мирера следующие приемы собирания:

«1-связка текстов. Предположим, записано несколько рассказов об одних и тех же событиях из гражданской войны. Путем сопоставления их друг с другом удается отделить факт от случайного, наносного.

2 -связка текстов при рассказчиках, так называемая очная ставка.

2 - запись, когда на руках есть другое воспоминание, по которому «тайно» проверяется рассказ...

5 - запись воспоминаний с подробным допросом. Это имеет место в том случае, когда рассказчик допускает много неточностей. Тогда нужно превращаться в сурового следователя.

6 - запись рассказа при свидетелях тех событий, о которых будут воспоминания. Это заставляет рассказчика насторожиться и более точно передавать факты» (И. Рабинович. О записи воспоминаний. Из опыта работы т. С.Мирера. – В сб.: История заводов, вып. 4-5, М., 1933, стр. 209). .

Вызывает возражение явная в рекомендациях обстановка следствия, при которой собиратель устраивает «очную ставку», «подробный допрос», приглашает «свидетелей», а сам становится «суровым следователем». Не может быть принят и опыт «связки текстов», ведущий к сводным текстам, за которыми совершенно теряется личность отдельного рассказчика.

После записи, произведенной подобным образом, рассказы подвергались обработке, с которой автор статьи пишет следующим образом: «Выбрасываются места, не несущие никакой смысловой нагрузки, повторения слов, слишком утомляющие читателя, все неточности, ошибки в передаче фактов и т. д. Эта литературная обработка является одним из самых трудных дел, так как в этой области не накоплено никем сколько-нибудь значительного опыта». В процесс литературной обработки воспоминаний включается по свидетельству автора статьи, и монтаж, т. е. перестановка частей рассказа, создание новой композиции. При этом рекомендуется: «По возможности, план рассказа нужно стараться выработать с самим рассказчиком. Если же это не удается, тогда на сцену должны явиться ножницы...».

Появление в 1934 г. книги рассказов-воспоминаний о В. И. Ле­нине, приготовленной таким же способом, как и книга «Революция», вызвало научную дискуссию, в процессе которой подобный метод работы не был принят в фольклорной собирательской и издательской практике.

С. Мирер и В. Боровик обратились к устным рассказам о революции, гражданской войне, о Ленине как к историческому источнику. В таком подходе есть большой научный смысл. Но при этом совершенно необходимо было учесть устный характер материалов, наличие в них вымысла и домысла, личных оценок рассказчиков и отнестись к этим моментам осознанно бережно. Собиратели же обработкой нарушили историзм рассказов, в результате чего материалы получили весьма относительную историческую ценность и почти утратили фольклорную.

При обсуждении книги В. И. Чичеров отметил, что опубликованные произведения - это не фольклор, так как они обработаны. Он признал большую ценность в собранном материале именно тех мест, которые квалифицировались составителями как «искажения в передаче событий» и на этом основании обрабатывались или просто выбрасывались. Для него как для фольклориста больший интерес представляет собранное «сырье» (термин С. Мирера.-В. К.), чем обработанные и напечатанные рассказы. В. А. Мещанинова, М. Я. Феноменов выразили беспокойство в связи с методом «чистки» текстов, который может уничтожить художественность рассказа и придать ему схематизм. Необходимы пол­ные образцы записей - в интересах научности и в интересах сохранения своеобразности. Всякая обработка может повредить этим записям как документу социологическому: «Если мы собираем материал для того, чтобы изучить те группы людей, которые высказываются, то конечно, это прием неверный».

П. С. Богословский высказал опасение по поводу того, что «если пользоваться широким творческим подходом к фольклорным материалам, то на местах, особенно в низовой краеведной сети, возможны самые невероятные операции с фольклором... пропущенный через «творческое» сознание собирателей фольклорный материал едва ли можно относить к категории подлинно рабочего эпоса в силу часто наблюдающейся субъективности собирателей».

Ю. М. Соколов предупредил об опасности скомпрометировать большое и нужное дело неверными собирательскими и составительскими приемами: обработка записанного материала - сокращение, перестановка, создание сводных текстов, преследование целей «художественного порядка». «Вопрос о новом фольклорном стиле... о новом виде пролетарского эпоса, мы можем разрешить только тогда, когда будем совершенно до конца убеждены, что каждое слово в данном произведении принадлежит действительно пролетарскому сказу, а не собирателям».

И тем не менее сторонники обработки устных рассказов, записанных у народа, еще не сдали свои позиции. В 1936 г. появилась статья А. Гуревича «Как записывать и обрабатывать устные рассказы. К вопросу о методике записи и обработки устных рассказов». Автор как бы осуждает С. Мирера и В. Боровика за обработку: «подлинно-сказительского остается пятьдесят процентов», «рассказы страдают однотонностью, ощущается желание собирателей обязательно все втиснуть в стандартные литературные рамки». В итоге же оказывается, что А. Гуревич не против обработки народных рассказов, он за нее. Для него ошибка составителей состоит в том, что «начинающему фольклористу... показывают только итоговую... работу - окончательную обработку текстов», а он считает для себя идеалом «такую подачу записи и обработки устного рассказа, которая бы обнажала всю лабораторию нашей фольклористской работы». По мнению автора, этого еще не удалось достигнуть: «вопрос обработки устных рассказов еще находится в стадии разрешения, здесь еще идет медленное накопление методов работы».

Примеры вольного обращения с текстами преданий и легенд находим в сборнике «Старый фольклор Прибайкалья». В разделе I «Каторга и ссылка» А. В. Гуревич помещает баргузинские устные рассказы и легенды о декабристах (№ 1-(15), записанные им. Составитель компонует записанное по своему усмотрению: «В процессе сбора носители фольклора рассказывали те или другие факты и легенды не всегда в последовательном порядке, поэтому при опубликовании записи расположены мною тематически» - Составитель не дает цельных текстов. Он перемежает отрывки рассказов своими комментариями. Отдельные отрывки выглядят ответом на поставленный собирателем вопрос, однако вопросы к информатору не даются. Документация текстов неполна. Так, не сообщен возраст рассказчиков, собиратель ограничивается указанием: «Все они были весьма преклонного возраста».

В разделе II «Местные предания» содержится 5 текстов (№ 16-20), стиль которых далек от устного, разговорного, и весьма близок к письменному.

Критического отношения требуют также материалы преданий и легенд, опубликованные Е. М. Блиновой. Нам приходилось писать об обработке ею текстов пугачевских преданий. Составительница сборников сводила воедино записанные от нескольких информаторов небольшие по объему предания. При этом весьма обильно дополняла своим текстом, или придуманным, или почерпнутым из письменных источников. По сообщению Э. В. Померанцевой, в 1941 г. были получены академиком Ю. М. Соколовым от уральских писателей материалы, показывающие, как Е. М. Блинова сводила записи и литературно обрабатывала фольклорные тексты.

Чем объяснить появление обработанных, научно недостоверных текстов во второй половине 30-начале 40-х гг.?

Велика была потребность в фольклорных материалах в обществе, народ которого героическим трудом восстановил свою страну и заложил фундамент социализма,-фольклористы стремились ответить на эту потребность. Выходят при участии и под руководством А. М. Горького, воодушевленного идеей создания героического эпоса наших дней, первые книги из серии «История фабрик и заводов» - «Были горы Высокой» , появляется первый сборник рабочего фольклора из материалов горнозаводского Урала - «Дореволюционный фольклор на Урале» . К 20-летию Советской власти вышел том «Творчество народов СССР» с предисловием А. М. Горького. И тем не менее, ощущался недостаток в материалах, особенно по советскому фольклору. Ю. М. Соколов в письме на Урал Е. М. Блиновой по поводу издания «Дореволюционного фольклора на Урале» настойчиво просит прислать тексты повествовательного уральского фольклора (письмо от 22.VII. 1935 г.). Цитирую отрывок: «В заключение одно важное предложение: редакция «Двух пятилеток» и редакция «Правды» в экстренном порядке ждут материалов по советскому фольклору. Особенно нужны сейчас прозаические произведения: сказы, легенды, предания о гражданской войне, героях, вождях, успехах социалистического строительства. Отберите несколько наиболее ярких в общественном и художественном отношении образцов и пришлите мне для обеих редакций. Непременно только нужны обозначения, от кого, когда, кем запись произведена». Ю. М. Соколов принимает предложение редактировать сборник «Уральский фольклор», составленный В. П. Бирюковым, и привлекает к отбору текстов группу своих учеников и сотрудников, так как видит большой общественный смысл в публикации фольклора.

Но общественный спрос опережал собирательские и издательские возможности. В этих условиях выходили книги с текстами, плохо отобранными, научно недостоверными.

В критических заметках и рецензиях на фольклорные сборники не было требования научной достоверности текстов с той систематичностью и обязательностью, с какими этот критерий должен был бы в них присутствовать. Именно об этом писал И. Кравченко: «...проявляется нездоровая тенденция идеализировать и нивелировать все, без исключения, фольклорные произведения, считать верхом совершенства все, что носит название фольклора. Установилось неписаное правило о каждом произведении советского фольклора говорить лишь в хвалебных тонах». Критика была весьма осторожна, мало требовательна, и это обстоятельство привело к новым изданиям научно недостоверных текстов. Так, А. М. Астахова в рецензии на книгу С. Мирера и В. Боровика «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о гражданской войне» пишет об «очень бережном отношении к текстам» со стороны составителей книги, повторяет выражение Ю. М. Соколова о «подлинных, неизмененных рассказах». В рецензии С. Минц на сборник Е. М. Блиновой «Сказы, песни, частушки» (Челябинск, 1937) не ставится вопрос о подлинности текстов, об их фольклорной достоверности. С. Минц отмечает лишь, что сборник «должен иметь научный комментарий, дающий указания сказочных и песенных параллелей к данному материалу. Составитель должен точно паспортизировать свой материал, должен подробнее остановиться во вступительной статье на характеристиках носителей и творцов представленных в сборнике фольклорных произведений. Этим условиям сборник Е. М. Блиновой не отвечает». Эти недочеты, на наш взгляд,-следствия одной причины, состоящей в том, что составитель сводил записи в один текст, почему и трудно было дать документацию текстов и биографический материал об информаторaх. В рецензии В. И. Чичарова на сборник Е. М. Блиповой вопрос о достоверности текстов не поднимается и сборник оценен вполне положительно. Упрек состоит лишь в том, что нет материалов о гражданской войне и социалистическом строительстве.

Создается впечатление, что поскольку дореволюционная буржуазно-дворянская фольклористика игнорировала рабочий фольклор, а советские фольклористы выдвинули эту проблему в качестве одной из ведущих (и открыли идейно-художественную ценность произведений рабочего фольклора), то на первых порах в него «верстали» многое, что не было фольклором. Критика же не выполняла своей воспитательной роли. Она захваливала фольклорные публикации. Выгодно отличается от других рецензия. Гофман на сборник А. А. Мисюрева «Легенды и были (сказания алтайских мастеровых)» наличием критерия точной записи текстов: «Сборник А. А. Мисюрева, составленный из исключительно ценного материала, данного в хорошей точной записи (подчеркнуто мной.- В. К.), снабженный интересной статьей собирателя и необходимыми комментариями, - ценный вклад в изучение рабочего фольклора, в дело, являющееся неотложной задачей советской фольклористики». Это одна из первых рецензий, в которой сформулировано требование научно достоверных текстов.

Немалое значение имело и то, что природа жанров несказочной прозы не была разработана, не было научного представления об идейно-художественных особенностях преданий, легенд, рассказов-воспоминаний, жанровые разновидности покрывались одним термином - «сказы». Не разработаны были в 30-е годы и проблемы текстологии фольклора.

III.

На полевую запись преданий распространяются все основные требования, предъявляемые к записи любого фольклорного произведения: 1) записать точно, ничего не убавляя и не прибавляя от себя; 2) записанное тщательно проверить; 3) записанный текст полно и точно документировать.

В то же время реализация этих требований находится в непосредственной связи с особенностями жанра преданий, их бытованием и имеет поэтому некоторые отличительные моменты.

Предания локальны, собирание их протекает успешно при условии осведомленности собирателя в истории района, населенного пункта, в котором предстоит работать, в географии данной местности (точнее, в названиях окрестных гор, рек, озер, населенных пунктов и т. п.). Успех полевой работы определяется, прежде всего, степенью и характером подготовленности к ней самого собирателя. Этот «родник народного творчества» (П. П. Бажов) - предания можно открыть и черпать из него только тогда, когда сам собиратель хорошо знает историю Урала, особенности труда и быта уральских рабочих, темы, сюжеты и образы общерусских и уральских преданий. Разумеется, надо учесть и записи преданий из данной местности, сделанные ранее.

Первая поездка в выбранную для обследования местность носит, как правило, разведывательный характер. Как бы ни был осведомлен собиратель в историко-географических сведениях, в фольклорных материалах, записанных до него, он еще не представляет, какие именно темы и сюжеты преданий встретит в процессе полевой работы.

Предания «не лежат на поверхности», их записи предшествуют осознанные целенаправленные поиски, умело ведущиеся собирателем разговоры.

Поскольку предание - это рассказ о прошлом, порою весьма далеком, то собеседника-информатора нужно настроить на соответствующий лад. Расположить собеседника к рассказыванию можно различными способами.

На практике проверено следующее начало беседы: собиратель начинает заранее продуманный разговор о том, что его интересуют не песни о любви и семейной жизни, не пословицы и частушки, а рассказы об историческом прошлом края (района, населенного пункта). При этом нередко случается услышать возражение, что про историю много написано в книжках, зачем же еще рассказывать. Не умаляя роли письменных источников, собиратель разъясняет значение народных представлений о событиях исторической общественной жизни прошлого. Это объяснение обычно вполне благожелательно воспринимается собеседником, настраивает на серьезный лад, повышает значение начатого разговора, подчеркивает его важность.

В качестве собеседников большею частью выступают люди старшего возраста, главным образом мужчины. Предания - это преимущественно мужской жанр. П. П. Бажов, говоря о наиболее интересных рассказчиках, употреблял выражение «институт заводских стариков». Этот «институт» действительно существует, и при записи преданий на горном Урале значение его трудно переоценить. И в наши дни записываем предания, главным образом от стариков; складывается впечатление, что представления людей, выражающиеся в преданиях, «отстаиваются» в каждом поколении в людях старшего возраста. Они - носители житейского опыта в широком смысле этого слова, знатоки, хранители и передатчики традиции преданий.

С просьбы рассказать о прошлом поселка начался разговор с Михаилом Павловичем Петровым летом 1960 г. в пос. Висим, Пригородного р-на, Свердловской обл., на родине Д. Н. Мамина-Сибиряка. М. П. Петров родился в 1882 г. в Висиме, здесь и проявил жизнь. Знает историю поселка, жителей, окрестности, грамотен, окончил трехклассную земскую школу. Для меня - собирателя и руководителя экспедиции - разговор с М. П. Петровым -это своего рода «разведка» в область висимских преданий. Отмеряю в тетради фрагменты, мотивы, сюжеты, которые затем участники экспедиции будут специально искать. В этом и смысл подобных бесед. Они обязательны в начале собирательской работы, так как выявляют тематический репертуар преданий.

В рассказе М. П. Петрова последовательно одна за другой возникают темы, намечаются группы висимских преданий: о старообрядцах-раскольниках («Дальше по Уральским горам есть могила отца Павла, туда к Петрову дню собираются молиться кержаки. А теперь милиция стала запрещать»); топонимические («Метелев лог, не было ли тут покосов метелевских. По ним и прозвали»); о прототипах героев произведений Мамина-Сибиряка: «Емеля Шурыгин здесь был охотник, с Маминым-Сибиряком дружил. Тот его по лесам водил, а потом изобразил под видом Емели-охотника»); о быте старательского поселка («Когда здесь были золотоплатиновые прииска, тут народу-то было со всех сторон»); о взаимоотношениях старателей со скупщиками платины, о «заводских разбойниках» («Раньше у нас тут платину воровали, часть сдадут скупщику, а часть себе оставят. Скупщик Тима Ерохин поедет из Висим а платину в Тагил сдавать братьям Треуховым, а Кривенко подкараулит; платину отберет, убийств не было»); о беглых в уральских лесах («Беглыми пугали: «ты, смотри, далеко в лес не ходи, а то бегляки обидят». Из тюрьмы убегут, беспаспортные, начнут свою жизнь в лесах»); о Демидове и начале его деятельности на Урале («Демидов первый в России сделал ружье, с этого их государь шибко полюбил и дал здесь поместье. Говорит, будто бы в Перми жил, а главное управление было в Тагиле»). Вспоминая учебу в земской школе, М. П. Петров рассказывает стихотворения «Кто он?», «Посмотри, в избе мерцает огонек светца...», упоминает книгу для чтения, составленную; Паульсоном, рассказывает из этой книги, по его словам, «поучи­тельные статейки»: «Ворона и воронята», «Завещание отца сыновьям». Таким образом, эта беседа дала представление не только о тематике висимских преданий, о мотивах и сюжетах, но и об одном из возможных источников народных представлений (хрестоматии, книги).

На практике проверен и такой «подступ» к собиранию преданий, как рассказывание собеседником-информатором автобиографии. В 20-е гг. собиранием автобиографий занимался Н. Н. Юргин, рассматривавший их как самостоятельный и весьма оригинальный жанр словесного творчества: «Стремление к точной записи всего услышанного собирателем приводит к записи автобиографии. Автобиографии иногда оказываются настолько подробными и настолько интересными, что приобретают в глазах собирателя ценность уже совершенно самостоятельную, и тогда начинают записывать автобиографии уже не только от сказочников и певцов, но и от людей, не являющихся таковыми - от каждого, кто способен дать подробный рассказ о своей жизни. Автобиография вырастает таким образом в самостоятельный жанр устного словесного творчества». Статья Н. Н. Юргина весьма значительна как одна из первых в советской фольклористике попыток разобраться в жанровом составе устных народных рассказов. При этом центральное место среди них отводится автобиографии, вбирающей в себя элементы других жанров: «...фактически в автобиографиях всегда есть в той или иной степени также элементы и всех других жанров. Рядом с эпизодами чисто автобиографическими включаются в рассказ эпизоды мемуарные и элементы летописания, и рассуждения на разные темы; при этом во многих случаях эти элементы настолько слитно даются в рассказе, что точную разграничительную линию между ними провести бывает очень затруднительно». В связи с подобным жанровым составом автобиографий Н. Н. Юргин рекомендует записывать их и в том случае, если фольклорист интересуется специально не ими, а рассказами какого-либо другого плана: «Ценные и сами по себе, они помогут лучше осмыслить и объяснить характер и происхождение того материала, которым занят собиратель специально».

Внутри автобиографий Н. Н. Юргин отмечает и элементы предания: «...жанр, который можно назвать историческим или летописным, рассказы о том, чего сам рассказчик очевидцем не был, что слышал от людей».

Мы полностью согласны с Н. Н. Юргиным в его оценке автобиографических рассказов. Из собирательской практики очевидно, что автобиографический рассказ - это один из путей к преданиям. П. П. Бажов в свое время советовал обращаться к автобиографическому рассказу в целях собирания фольклорных материалов на тему о труде людей: «Основная ставка здесь должна быть не на связный рассказ, а на биографию рассказчика. Если он долгие годы работал по любой отрасли, он, разумеется, знает немало интересных рассказов, хотя и не привык о них говорить другим. Слова одного могут быть пополнены или исправлены другим».

Рассказ собеседника о своей жизни порою является лишь отправным моментом. Рассказчик переходит к описанию того вида труда, которым он занимается (или занимался), например, к сплавной работе, затем к описанию чусовских окал, мимо которых умного раз приходилось плавать. В результате получается рассказ автобиографического характера, содержащий оценку труда, пока­занного глубоко и ярко. Рассказ выявляет этические и эстетические представления информатора и проливает свет на мировосприятие той социально-профессиональной группы, к которой он принадлежит. В автобиографических рассказах о сплавной работе содержатся топонимические предания о названиях чусовских скал-бойцов; в связи с этой темой был упомянут силач Василий Балабурда. Стал вырисовываться интересный фольклорный образ. Начались специальные поиски преданий о нем, давшие свои результаты. Таким образом из собирательской практики напрашивается вывод в отношении автобиографического рассказа: автобиография - надежный путь к преданиям.

Моим собеседником в г. Полевском Сысертского района Свердловской обл. был летом 1964 г. Михаил Прокофьевич Шапошников, 1888 г. рождения. Рассказ его, насыщенный преданиями, начался со сведений автобиографических, а затем вобрал в себя предания: «Отец был старатель. Лет 13-ти я сделался, поехал с отцом и братом на Омутинку и Крутоберегу. Пробили шурф, сначала идет торф, потом речник, потом песок с содержанием платины. Заявили в контору, нам намеряли 90 сажен. Намыли ничего, поробили год. Через год пошли на Крутоберегу. Там есть поддерник, глубина 1 метр 20 - 1 метр 30; воды было много, воду откачивали день и ночь. Работали компанией: Александр Александрович Потеряев, Дмитрий Степанович Шапошников, отец Прокофий Петрович Шапошников. 15 лет летами работали на Крутоберегой, 18 км отсюда. Приезжали 1 мая, когда земля распустится, чтобы мерзляди не было. Ставили два машерта и работали. Зарабливали рублей по 12-13 в неделю на пай. На Красной Горке работал лет пять. «Золото моем - голосом воем». Это правда. В земле-то не видно. А людям верить - так не попадешь. Пробили шахту за Большим угором, 22 метра глубиной, тут раньше работал подрядчик Белкин, а наши-то пробили - ничего не оказалось. Вот почему и есть поговорка: «Золото мыть-голосом выть». Есть - так хорошо, а нет-так плохо. Раньше пенсии не было, вспомоществования не было. Есть что в кармане - так то только и есть. Клады искали. На Азове (есть гора у нас Азов, отсюда километров 7, у них есть какая-то там девка Азовка или королева земного царства (вы сами сообразите, как ее звали), есть пещера с северной стороны. И вот все считали, что там имеется клад. Некоторые люди ходили, но туда зайти не могли. Или заваливало, или что. А направление было. Пройдут метров 6 - и все. На Азове жили хищники, чужим трудом разживались. Это считалось так. Идет обоз из Серег, возили хлеб, всякий товар. Нападут, ограбят, а в пещеру все клали. Здесь есть Большой угор. Если на Азове пропустят, то зажигают факел берестяный, подают знак: «пропустили, подготовляйтесь». И накроют здесь, на Большом угоре. А еще есть Думная. Старички П. П. Бажов, Антропов асе и думали на Думной горе, как бы людям сделать жизнь лучше. Соберутся ночью в избе и решают вопрос, как что сделать. Вот отсю­да «Думная тора». (Записано автором).

Автобиографические сведения о старательской работе переходят в толкование пословицы «Золото моем - голосам воем» на основании собственного жизненного опыта рассказчика, затем естественно возникает тема кладов, к поискам которых обращались люди в надежде выйти из тяжкого материального положения; в рассказе об Азове встречаем фрагменты преданий об Азове, затем следует предание о разбойниках (хищниках) на Азов-горе и Большом угоре и топонимическое предание о Думной горе. Так автобиографический рассказ явился путем к преданиям и своего рода хранилищем преданий.

В пос. Черноисточинск Пригородного р-на Свердловской обл. в 1961 г. мне довелось услышать обстоятельный рассказ о рабочей семье Матвеевых от Адриана Авдеевича Матвеева, 1889 г. рождения: «Мой дед демидовский рабочий крепостником был. Работал на угле, Артамон Степанович Голицын. И он и сын с тем померли, что на приисках не были, а были демидовские рабочие. Вздумал жениться, взял обыкновенную девушку и не спросился у управителя завода. А раньше такое право было, управитель распоряжался. Вот и отсидели по 7 суток и сам Артамон и его жена. Посадили молодых в Тагил в каменную тюрьму возле плотины. В ту пору все право было у заводчиков. История ихней семьи была такова: мой прадед, отец Артамона, Степан Трефилович Голицын был кержак закоренелый. В то время не призывы были на военную службу, а просто хватки такие. Степана вызывают в контору, говорят: «Крестись в церкви, а то возьмем сына в солдаты». Он велит старшему сыну Артамону: «Приведи Клементия и Онурия». Бабушка беспокоится, зачем отец сначала ушел, потом сыновей вызвал, ведь там и пороли. Он сразу их и сдал в солдаты, а креститься в церковь не пошел. Другой сын Степана - Авдей- 25 лет служил.

Демидовскими рабочими распоряжались как скотом. Если здесь угля достаточно, погонят в Верхний Тагил, там работать. Что уж, раз они подвластны были. Со стороны демидовских служак насилие было. Тюрьма-то демидовская на заводской территории под землей. Прямо из кричного цеха вход в нее был. Кто норму не выполнит, так туда и втолкнут. Там две тюрьмы, обе в плотину вделаны были. За невыполнение туда как в карцер тол­кали. Как стали утиль здесь первый собирать, сдали ему чугунные лапти, обыкновенные мужские лапти. Для чего они были, не знаю. На людей их надевали в старо время. Для завязок дырочки были, петли. Здесь их не могли отлить, у нас не было чугунного литья. Они были откуда-то привезены. Может быть, их в наказанье одевали. А, может быть, боялись, что люди убегут, так их и надевали.

Сильно искал руду Демидов. В 1937 г. на горе Широкой нашли выработку руды, а потом по карте Высоцкого посмотрели, так там есть зарисована выработка. Нашел руду Демидов. Была Комариха в старое время. По ее признакам все найдено. Она не знала, что там есть руда. Она не золото находила, а признаки золота, а это все связано с золотом. Где автобусная остановка, там ее дом стоял. Эта Комариха в молодые годы жила у богатых, у Треуховых. У них золото было спрятано в подвале. Она пошла туда и закричала: «Горим!». А пожара и не было. Когда золото убрали, она уж пожара и не чувствует. Когда у нее муж робил за Левихой, ей приходилось ездить через Левиху, в то время никто не знал, что там руда есть. Как только доезжают до этого места, получалось причудье, она была беспамятна, ей мерещило. «последствии, где ей мерещило, Левиху открыли. Она идет по ягоды, видит старателя Абрама Исаича, говорит: «Не там стараешься, а здесь надо». Впоследствии Тит Шмелев нашел это золото. Едут они с мужем, она говорит: «Вот здесь ведро породы достать, полведра золота будет». Но ничего этого не нашли. А Тит себе на это золото каменный домочек построил. Тит говорил: «Я золото нашел по Комарихиным сказкам». (Записано автором).

Рассказ автобиографического плана начинается с семейных преданий потомственных демидовских рабочих о женитьбе деда без разрешения управителя завода и постигшем его наказании, об упорстве прадеда-раскольника, который пожертвовал сыновьями, но не изменил своей вере. Затем следует рассказ о чугунных лаптях и предание о необыкновенных свойствах Комарихи «видеть» и «чувствовать» золото сквозь землю. В целом рассказ, в особенности его первая половина, выглядит как устная летопись рабочей семьи.

«Подступы» к беседе могут быть разнообразными, в зависимости от целей собирателя, от возраста и других особенностей собеседника, а также от условий, обстановки, в которых происходит запись. Но при всех обстоятельствах роль собирателя не пассивна. Он начинает беседу и умело поддерживает ее, вызывая интерес к теме разговора. При этом искусство собирателя проявляется в том, чтобы не стеснять рассказчика, т. е. не навязывать ему художественного решения темы и не направлять его по видящемуся собирателю сюжету. Во время рассказывания собиратель активно слушает, т. е. своим видом и репликами, и вопросами показывает заинтересованность рассказом. Если рассказ протекает в группе людей, то роль активно воспринимающей среды выполняют слушатели: вопросами, дополнениями, эмоциональными восклицаниями они воодушевляют рассказчика, помогая этим собира­тельской работе. М. Азадовский в «Беседах собирателя» высказывает мысль об обязательной осведомленности собирателя в сказочном материале, чтобы «если сказочнику кажется, что он ничего не вспомнит, «наводить» сказочника, подсказывая и напоминая ему различные сюжеты». «Иногда бывает полезно попытаться самому рассказать сказку, найдя для этого подходящий случай. Это всегда дает прекрасные результате, так как невольно возникает момент соревнования». При записи преданий осведомленность в материале обязательна не в меньшей, а в большей степени. Возможен и рассказ преданий собирателем. Собеседник-информатор действительно убедится в осведомленности собирателя. Может возникнуть «момент соревнования». А может и не возникнуть, так как собеседника как бы отпугнет эта осведомленность, он замкнется в себе. Надо учитывать характер собеседника.

Запись преданий о Ермаке на р. Чусовой в 1959 г. обычно начиналась с разговора о камне «Ермак» в низовьях Чусовой и выяснения, откуда произошло это название. Естественно, что предания начинаются с описания камня: «Ермак - не опасный камень. Спокойно мимо его плывешь. Человек там жил Ермак. Старинный человек. Он шел по Чусовой снизу кверху...» и т. д.

«На Чусовой камень Ермак есть, высокой камень, сверху в нем вход есть, как окно, на Чусовую. Там палка привязана, висит веревка...».

«Каким камням есть название - так это и наши деды и бабки так и звали. Ермак-камень - говорят, Ермак тут когда-то существовал...».

Собирательская практика убеждает в том, что положительные результаты дает ознакомление информатора с уже записанными текстами преданий, а также запись от группы людей. В д. Мартьяновой в 1959 г. состоялся разговор с группой стариков: Николаем Каллистратовичем Ошурковым (1886 г. рожд.), Моисеем Петровичем Мазениным и Степаном Каллистратовичем Ошурковым (1872 г. рожд.) о кладах, таящихся в земле. Наши собеседники, дополняя друг друга, рассказали предание о лодке Ермака, полной денег, а также о нахождении клада клепанных из красной меди денег Федором Павловичем и Василием Денисовичем Ошурковыми.

«Подступом» к записи преданий может быть обращение собирателя к произведениям других жанров с целью вызвать в памяти собеседника-информатора необходимые образы, сюжеты, представления. Так, прочтение собирателем первого четверостишия рекрутской песни «Последний нонешний денечек...» вызвало обстоятельный рассказ Филиппа Ильича Голицына (1890 г. рожд., пос. Черноисточинск Пригородного р-на, 1961) о наборе рекрутов в армию. Примечательно, что заканчивает свой рассказ Ф. И. Голицын также словами песни: Хорош мальчик уродился, Во солдатушки сгодился... (Архив автора. Черноисточинск, 1961).

Предания могут возникнуть в беседе как толкование пословицы или как комментарий к произведениям местных поэтов. В Висиме пели об «Овериной кулиге»:

Над Кулигою стонет Оверя,

Похудел он и ночи не спит,

«И не знаю, что будет теперя», -

Сам с собой Елизарыч твердит.

«Подлецы все, мошенники стали,

Грабят средь белого дня.

Как на мокрую мышь нападают

Шерамыги теперь на меня».

А затем Нефед Федорович Огибенин (знаток народной драмы «Шайка разбойников «Черный ворон») пояснил: «У Аверьяна Елизаровича Огибенина была большая кулига на правом берегу Шайтанки, с большим содержанием платины (Оверина кулига). Узнали о платине одиночки-старатели («шерамыги») и стали по ночам промывать платину. Этому факту висимской жизни и по­священо насмешливое стихотворение К. С. Канонерова». (Архив автора. Висим, 1963).

У преданий в их живом бытовании обнаруживаются контакты с песнями. Тематически близкие или аналогичные преданию песни цитируются дословно или пересказываются своими словами, но приближенно к тексту: «Ермак - казак, как ребята в армии рассказывали. Его царь хотел казнить. За что? Да он как Стенька Разин за народ стоял. Он вот тут на нашей Чусовой стоял, потом до Камы добрался. Он имел 800 человек, он сказал: «Будет мне безобразить, нападать на купцов, надо себе оправдание делать». И пошел он с шайкой своей с ордами, с татарами воевать. У него тяжелый панцирь-дар царя стал гибели его виною и утащил на дно героя. Когда они спали, на их напали татара, так уж я расскажу:

Ермак воспрянув ото сна,

Но далеко от брега челны,

Тяжелый панцирь, дар царя,

Стал гибели его виною.

Он погрузил на дно героя. А татарва-то обхватила их, а челн, лодки далеко, им не пришлось; чем даваться живому, да чтоб над им гадились, он бросился в Иртыш.

В особенности перед наступлением я садился в середку и запевал Ермака. Чтобы ребят воодушевить, чтобы они не дрогнули. Ермак был в почете. Это было в 1914 году. В пехоте был. Ночью идешь, темень, ничего не видно. Потом попал в плен, 2 года в Германии, а в 18-м году бежал оттуда. Молоденьких ребят надо чем-то подымать, чем-то веселить».

В тексте синтез предания и рассказа-воспоминания, в предании-пересказ песни о Ермаке, литературного происхождения («Смерть Ермака», дума К. Ф. Рылеева) и цитирование ее.

Весьма желательны (и нами проводились) повторные экспедиции в те места, где записи производились ранее (В пос. Висим Пригородного района Свердловской области работали в течение 5 лет, результатом чего явился сборник «Фольклор на родине Д.Н. Мамина-Сибиряка». Повторные экспедиции проводились в населенные пункты Свердловской обл. – пос. Черноисточинск (1960, 1962), г. Н. Салду (1966, 1967, 1970), г. Полевской (1961-1967), г. Невьянск, д. Полдневую (1963, 1969), г. Алапаевск (1963, 1966), г. Н. Тагил (многократно).

Собирательская практика показывает, что повторная запись текста даже через сравнительно небольшой отрезок времени не открывает возможности проверить дословную точность первоначальной записи: записано будет несколько другое произведение, нельзя ждать от информатора совершенно точного повторения рассказа. Но в то же время несомненно, что повторная запись убеждает в тематическом и сюжетном соответствии первоначальной записи рассказу. Сопоставление же первоначальных и повторных записей служит выяснению живых процессов жанра: судьбы традиции, степени и характера импровизации, своеобразия варьирования и других.

Весьма важно фиксировать обстановку, в которой происходит рассказывание, а также возгласы, реплики, комментарии слушателей. Запись текста обрастает важными деталями, становится этнографо-фольклористической, способствует выяснению функции предания в его активном бытовании.

В.П. КРУГЛЯШОВА,
Свердловск

На Урале был создан сборник Кирши Данилова «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым» - выдающееся фольклорное собрание, материалы которого «имеют мировое значение как: первые подлинные записи былин и исторических песен». Известно, что он существовал уже в 40-60-е годы XVJII в. До нас дошел вариант сборника, сделанный в 80-х годах, вероятно, по просьбе заводчика и известного мецената П. А. Демидова. Ученые считают местом составления сборника Урал или прилегающие к нему районы Сибири. В нем представлены почти все основные сюжеты русского былинного эпоса. Это былины об Илье Муромце, Дунае, Добрыне, Михаиле Казарине, Гордене Блудовиче, Иване Гостинном сыне и других известных эпических героях, причем в их числе весьма архаические былины о Михаиле Потоке, Дюке Степановиче, Ставре Годиновиче, Волхе Всеславиевиче. В былинах разрабатываются темы защиты Родины, борьбы за ее независимость, при этом богатыри всегда подлинные патриоты, беспредельно отважные и мужественные. Рядом с былинами могут быть поставлены исторические песни XVI- XVIII вв.: «Щелкан Дудентьевич» (о восстании 1327 г. в Твери против татаро-монгольского ига), песни о Ермаке и Разине и др. Именно исторические песни, бытовавшие в разбойничьей, казачьей среде и попавшие в сборник, привлекли внимание В. Г. Белинского. Он выделил в этих песнях «господствующий элемент - удальство и молодечество, а сверх того и ироническую веселость как одну из характеристических черт народа русского».

Киршу Данилова живо привлекала и тема человеческого счастья, тема судьбы, любви, поэтому он включает такие песни, как «Ох! в горе жить - некручинну быть», «Когда было молодцу пора, время великое», «По долам девица копала коренья лютая», «Перед нашими утоптана трава» и др., в том числе эпические баллады. В сборник включены два духовных стиха - «Сорок калик», «Голубиная книга» и около 20 сатирических, шуточных песен, юмористических эпических песен, пародий. Подчеркнем, что комические песни - это не бездумная шутка, забава. В сборнике, как и в системе эпоса, они суть формы выражения человеческой натуры. Ведь в комических песнях человек предстает как бы с другой стороны: если в былинах, исторических песнях, духовных стихах изображаются главным образом его общественные дела и поступки, то здесь человек погружен в атмосферу быта, дома и семьи, он весь в своей обыденности, повседневности, будничности. В поле зрения Кирилла Данилова - более 150 эпических героев, библейских и демонических персонажей, исторических деятелей, начиная от былинных Садко, Добрыни и кончая Ермаком, Степаном Разиным и Петром I. В песнях сборника действуют многочисленные безымянные корабельщики, целовальники, ключники, мамушки-нянюшки, сенные девушки, вообще представители всех классов, социальных слоев, групп - от князей, бояр до крестьян, казаков, драгун, матросов, калек, нищих. На Урале продолжали бытовать различные предания и легенды. В XVIII в. ермаковские предания испытали сильное влияние со стороны преданий о разбойниках: Ермаку приписывались разбойничьи дела других вольных людей. В народном сознании постоянно сопоставлялись «великие воители» Ермак и Разин. Шел сюжетный взаимообмен ермаковского и разинского циклов. В народных преданиях судьба Разина ва многом совпадает с ермаковской: у Разина родители простые люди, ребенком он попадает в шайку двенадцати разбойников, варит им кашу; вместо настоящего имени получает другое - разбойничье, Степан, в среде разбойников он проходит выучку, мужает. Фольклор края немыслим без пословиц и поговорок. В. Н. Татищев с большим интересом относился к народному творчеству, в частности он составил сборник народных афоризмов, содержащий примерно 1,5 тыс. произведений. Свой сборник Татищев послал в 1736 г. из Екатеринбурга в Академию наук, где он хранится до сих пор. Темы народных пословиц, собранных В. Н. Татищевым, самые разные: добро, зло, богатство, бедность, судьба человека, родственные отношения, честь, достоинство, любовь... Выделяются пословицы, выражающие уважительное отношение народа к труду и человеку труда: «Чести без труда не сыскать», «Ремесло везде добро», «Не спеши языком, а не ленись руками», «Работа хвалит мастеров», «Работай -не выробишь, как рядок не вырядишь», «Ремесла за плечами не висят, а с ними добро»,. «Ремеслом и увечный хлеб сыщет» и многие другие пословицы, в которых труд осознается как основа жизни и источник высокой нравственности. Народные пословицы и образные речения, записанные В. Н. Татищевым, свидетельствуют об активном бытовании этого жанра, о продуктивном словотворчестве народа. Это подлинный памятник живой русской речи XVIII в. Фольклор рабочих и фольклор других слоев населения не следует разделять стеной. Строго говоря, фольклор не имеет четких социальных границ: целые комплексы обрядовых, лирических, прозаических, драматических произведений в разной степени удовлетворяли потребности разных слоев русского общества. Урал XVIII - первой половины XIX в. не представляет исключения: одни и те же песни, сказки, предания, легенды, обряды, игры бытовали и в рабочей, и в крестьянской, и в городской среде. Другое дело, что эти жанры могли «приспосабливаться» к духовным нуждам, бытовым требованиям определенной среды, могли существенно трансформироваться вплоть до изменения своего идейножанрового облика. И конечно же, в каждой профессионально-социальной среде создавались собственные произведения, выражавшие насущное, важное, особенное именно этой среды, поэтому правомерно говорить об устном поэтическом творчестве уральских рабочих. Один из основных жанров фольклора уральских рабочих - семейнородовые предания, представляющие устную историю семьи, рабочей династии. В них передавались сведения о нескольких поколениях, мог входить некомментированный перечень членов рода. В бесхитростных на первый взгляд рассказах о том, как «родители наши добывали руду или уголь, работали на заводе», заключалась простая и мудрая мысль: трудом живет и трудом славен человек. Старики посредством семейнородовых преданий воспитывали молодежь, передавали ей свой трудовой и житейский опыт, прививали молодым членам семьи уважительное отношение к дедам и пращурам, простым труженикам. В твоей «породе» нет бездельников, перекати-поле - такую мысль постоянно внушали молодым старики, хранители традиций. В семейных преданиях основатель династии или один из далеких предков - это первопоселенец, или крестьянин, вывезенный из центральных районов России, или человек, обладавший какими-то незаурядными качествами: силой, непокорностью, бесстрашием, трудовой сноровкой, социальной активностью. П. П. Бажов писал, что в старой рабочей среде «всякий первый добытчик, открыватель рудника или прииска как-то связывался с тайной», причем у горщиков и рудознатцев тайна играла большую роль, чем у угольщиков или доменщиков. Поэтому в любом поселке часто распространялись вымышленные объяснения удачи или знаний, опыта того или иного рабочего, подобные мотивы проникали в семейно-родовые предания. Семейыо-родовые предания сохраняли сведения об изобретателях, даровитых мастеровых, внесших какие-либо усовершенствования в производственный процесс. Например, в Алапаевском горном округе все знали И. Е. Софонова как изобретателя водяной турбины с вертикальной осью, которая произвела революцию в гидротехнике. Рабочая династия Софоновых известна в Алапаевске с 1757 г. и до настоящего времени. Семейно-родовые предания содержали ценные сведения по истории того или иного ремесла. К числу рабочих песен того времени относится «На промывке на ручной», сочиненная подростками. Вся песня - это как бы жалоба на подрядчика, который дает непосильную работу, «розгами дерет», заставляет работать даже в праздничные дни. Труд рисуется как каторга. Мотивы обреченности, безысходности пронизывают эту песню. В среде рабочих демидовских горных заводов Алтая и Урала бытовала песня «О, се горные работы», в которой изображен не только изматывающий труд, но и подневольная, безрадостная жизнь. Песня очень конкретна, упоминает виды работ, инструменты: «есть корыто и гребки, рудобойны молотки...», называются номера «частей», т. е. рабочих смен, фамилии установщиков. В целом можно сказать, что ранние рабочие песни не содержат обобщающих образов, емких художественных решений. Песни скорее констатируют бедственное положение горняков, углежогов, заводских рабочих. В рабочей среде всегда звучали хлесткое слово, юмористическая и сатирическая шутка, байка. Например, в «Журнале входящих и исходящих дел Полевской заводской конторы» зафиксирован такой факт: 4 мая 1751 г. «работник Петр Ушаков наказан батожьем за то, что у провиантского сарая на стене тесовой написал углем личину и пустые враки». Надо полагать, что в рабочей среде бытовали песни и предания о Емельяне Пугачеве, Салавате Юлаеве, хотя записи того времени до нас не дошли. Гипотетически можно говорить о народной драме, которая разыгрывалась в заводских поселках. Скорее всего, рабочие использовали к весь корпус лирических, а также обрядовых песен из репертуара переселенцев, мужские удалые песни - из репертуара ушкуйников, беглых. И конечно же, в тот период появляются в фольклоре рабочих многие темы, связанные с открытием и эксплуатацией месторождений золота, железа, меди, камней-самоцветов и других полезных ископаемых. Эти темы могли реализовываться в разных жанрах, в том числе со значительной долей поэтического вымысла: появились такие зооморфные образы, как земляная кошка, охраняющая подземные богатства, козел - золотые рога, связанный с самоцветами, птица-пророк филин, горный дух в облике старика или женщины-оборотня и др. Повсеместно бытовало поверье, отмеченное П. С. Палласом, о Полозе. Иногда он считался змеиным царем, главным хранителем золота. В преданиях рабочих он выступал как даритель золота бедным людям, хотя и давал не в руки, а будто бы указывал место поиска золота. В фольклоре рабочих производственная тема эстетизируется, точно так же как и деловые качества рабочих. П. П. Бажов писал, что в дореволюционное время у рабочих прокатных станов и у горняков был культ силы подмастерья или могучего забойщика, у рудознатцев, горщиков - культ навыков, у камнерезов, гранильщиков - культ искусства. В 30-е годы XIX в. уральский фольклор записывали А. С. Пушкин и В. И. Даль. Работа над «Историей Пугачева» побудила А. С. Пушкина приехать на Урал, чтобь1 не только осмотреть места, связанные с восстанием, но и увидеть людей, помнивших Пугачева, и услышать народные предания о нем. А. С. Пушкин был на Урале лишь несколько дней во второй половине сентября 1833 г. Сопровождал его В. И. Даль, который служил в Оренбурге чиновником особых поручений при военном губернаторе. В. И. Даль хорошо знал историю края, в служебных поездках он постоянно знакомился с народным творчеством, записывал диалектную лексику, поговорки, сказки. Оба литератора много беседовали на фольклорные темы, пересказывали народные сказки. В Бердской слободе А. С. Пушкин долго разговаривал со старожилами, помнившими Пугачева. Поэт почувствовал уважительное отношение казаков к Пугачеву. Он писал: «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева» 6. Сохранилось более 60 народных песен, записанных А. С. Пушкиным, среди них несколько записаны им на Урале. Например, солдатские песни «Из Гурьева городка», «Не белая березонька к земле клонится», семейная песня «Во лесах дремучих», рекрутская «Один-то был у матери, единый сын». Последняя песня, повествующая о горе родителей, теряющих единственного кормильца, о разрушении молодой семьи, была очень популярна в 30-х годах прошлого века, когда ввели тяжкую для народа повинность - ежегодные рекрутские наборы. Уральские фольклорные записи были использованы А. С. Пушкиным в «Истории Пугачева» и повести «Капитанская дочка». В. И. Даль служил на Урале с 1833 по 1841 г. Записанные им фольклорные произведения вошли в сборники «Песни, собранные П. В. Киреевским», «Пословицы русского народа» и знаменитый «Толковый словарь живого великорусского языка». Часть записанных сказок он обработал и опубликовал под псевдонимом «Казак луганский», а в целом все собрания народных сказок он передал А. Н. Афанасьеву, который выбрал около 150 сказок и поместил их в свой сборник. Кроме того, В. И. Даль одним из первых обратился к рабочему быту и записал свадебный обряд, бытовавший на Суксунском железоделательном заводе. Сохранилась его рукопись «Свадебные песни в горных заводах Урала». Весьма ценным источником являются путевые очерки литераторов, побывавших на Урале в первой половине XIX в. Например, П. И. Мельникова-Печерского поразил на Урале «русский дух в неподдельной простоте» «Здесь все: и образ жизни, и предания, и обряды носят на себе отпечатки глубокой старины»,- писал он в «Дорожных записках по пути из Тамбовской губернии в Сибирь». П. И. Мельников-Печерский довольно подробно изложил многие фольклорные произведения. Благодаря ему уральский фольклор появился в центральной периодике («Дорожные записки» были напечатаны в «Отечественных записках» в 1841 г.), и, очевидно, эта публикация подтолкнула местных любителей фольклора. Они начинают описывать достопримечательности с обязательной фиксацией бытующих фольклорных произведений. Отметим бывшего крепостного Демидовых Д. П. Шорина, учителя И. М. Рябова, офицера уральского казачьего войска И. Железнова, крестьянина А. Н. Зырянова. Собирательство принимает массовый характер и дает начало краеведческому движению.
В течение XVIII -первой половины XIX в. сложились диалектные особенности русского языка жителей края. Урал заселялся русскими главным образом из северных, северо-восточных и центральных районов России, поэтому изначально здесь оказались в большинстве различные северорусские окающие говоры. Они взаимодействовали не только между собой, но и с небольшим числом акающих говоров, которые были привнесены переселенцами из новых губерний и располагались островками на территории Урала. Отметим основные особенности уральских старожильческих говоров. В области вокализма - полное окание, т. е. гласный звук «о» произносится и под ударением и в безударных и в заударных словах (молоко, скоро); переход «а» в «е» между мягкими согласными под ударением (опеть); перед мягкими, а иногда и перед твердыми согласными в ударном положении произносится «и» на месте старого «ять» (виник, дивка); в заударных слогах после согласных перед твердым и в конце слова, иногда в первом предударном слоге произносится «о» вместо «е» - так называемое «екание» (будет, шоптал, лежу); выпадение заударного йота между гласными звуками и последующее стяжение этих гласных (знам, красно платье, кака песня). Произношение согласных звуков в старожильческих окающих говорах Урала также имеет ряд общих закономерностей. Так, звук «л» перед согласными и в конце слова переходит в неслоговое «у» (читау, паука); заднеязычный «к» (иногда «г», «х») после мягких согласных и йот смягчается (Анькя, Ванькя); в результате ассимиляции наблюдается переход «бм» в «мм» и «дн» в «нн» (омманул, обинно); в глаголах 2-го лица ед. ч. вместо «шься» произносится долгое твердое «ш» (боишша); в возвратных глаголах сохраняется раздельное произношение согласных звуков «т» и «с» (драться, дерется); в сочетаниях «нр» и «ер» иногда вставляется звук «д» (пондравилось, здря), а в сочетании «ср» вставляется звук «т» (страм). Наконец, назовем ряд морфологических черт уральских говоров. В дательном и предложном падежах у существительных 3-го склонения всегда окончание «е» (к дочере, на лошаде); личные существительные мужского рода на «шка» изменяются как существительные среднего рода на «о», по 2-му склонению (дедушко, к дедушку, с дедушком); творительный падеж мн. ч. в существительных совпадает с формой дательного падежа «ам» (качать головам, делать рукам); сравнительная степень прилагательных образуется с помощью суффиксов «ае», «яе» (ближае, скоряе); глагольные основы на «г» и «к» выравниваются по 1-му лицу ед. ч. (берегу, берегешь, берегет, берегем, берегете, берегут); иногда появляется форма инфинитива на «кчи», «гчи» (пекчи, берегчи); уральцы часто употребляют частицу «то», изменяя или не изменяя ее (дом-то, дама-те). Речевые особенности отдельных районов или даже населенных пунктов были настолько очевидными, что стали основой коллективных прозвищ, которые всегда были распространены на Урале. Например, жителей Бакальских рудников звали «батами» за привычку вводить слово «бат» (стяжение от «бает»), выходцев из Калужской губернии за их певучий говор звали «гамаюнами», переселенцев из Самарской губернии - «калдыкамн» за привычку говорить «калды» вместо «когда»; в Зауралье жили «игольники», говорившие «иго» вместо «его» и г. п.

Для достижения исследовательской цели решались следующие задачи: - систематизация собранного материала; - рассмотрение художественного своеобразия детского фольклора и его функциональных особенностей; - проследить трансформацию традиционных произведений детского фольклора в наши дни. - анкетирование учащихся.

По мнению известного отечественного фольклориста В. П. Аникина, в детском фольклоре необходимо различать: - произведения взрослых для детей (колыбельные песни, потешки, пестушки и прибаутки) ; - произведения взрослых, ставшие со временем детскими (заклички и приговорки) ; - детские в собственном смысле этого слова (считалки, дразнилки и скороговорки).

Колыбельные песни - древний жанр, восходящий к заговору. Поэтому их основные мотивы – пожелание сна, здоровья, хорошей и долгой жизни. Поются колыбельные песни непрерывно, без разделения текстов, в одной мелодии, в одном укачивающем ритме, пока дитя не уснёт.

Баю - баю - баеньки, Прибежали заиньки. Сами зайки беленьки, Хвостики их сереньки. Баю - баю - баеньки, Спи, сыночек маленький. Скоро вырастешь большим, Крепким молодцом. На заводе у станка Станешь за отцом. Твой отец в тяжелый год Отбивал в бою завод Для тебя, чтоб ты, сынок, Для себя работать мог.

Мы провели анкетирование учащихся нашего класса. В опросе приняли участие 20 учащихся 5 « б » класса. Цель нашего исследования – провести рейтинг популярности произведений детского фольклора в наши дни. Учащимся были заданы следующие вопросы: 1. Знают ли ваши родственники (родители, бабушки и дедушки) произведения детского фольклора? 2. Какие произведения фольклора вы знаете?